Мне импонировали его энергичность и живой интерес к окружающему. Он смотрел людям прямо в глаза, тем самым являя неравнодушие к собеседнику. Интересуясь всем и вся, он, тем не менее, спасовал перед посудомоечной машиной и не понял, как ее включать-выключать. Он стоял посреди кухни в лужах мыльной пены и понятия не имел, как выключить эту чертову штуковину!

Все это очень мило и трогательно, и эта его любознательность говорит о нем как об очень энергичном человеке. Однако все это теряет всякий смысл, когда он попадает в ловушку непростой ситуации в отношениях – да такую, о которой он слыхом не слыхивал и вообще понятия не имел. Он и не чаял когда-нибудь столкнуться с таким; в его мире такого просто не существовало.

Мне понравилась... деликатность его подхода к этой проблеме. Я думаю, что он в конце концов понял, что происходит, но у него просто не было слов, чтобы как-то выразить свое отношение к этому.

В каком-то смысле, наверное, в этом была одна из его сильных черт: он просто молча заботился о ней. Если мне не изменяет память, когда она поранила ногу, он помассировал ее и растер с мазью, приговаривая: «Я не хочу ничего знать». Однако то, как он произнес эти слова: «Я не хочу ничего знать», – говорит о том, что он уже все знал. Не могу вам сказать, с чего все началось. Но одно в нем уже достойно уважения: то, что он не сказал ей: «Убирайся из моего дома!» – в этакой викторианской манере.Ему пришлось принимать решение, как вести себя в этой ситуации. И это говорит об определенной зрелости.

Когда я только приехал из Америки, я сходу... в общем, к тому времени примерно две трети фильма уже было снято, и я решил обратить это себе на пользу – знаете, у меня просто не было другого выбора.Я подумал, что эта ситуация весьма любопытна, и что стоит повариться в этой атмосфере. И еще я подумал: «Что ж, интересно: это как раз в духе Синклера» – и использовал этот момент, обратив его в преимущество.

Кстати говоря, Синклер слабовато разбирается в личных вопросах. Да, у него возникли трудности в том, чтобы развивать отношения с Саскией должным образом, но, насколько я понял, изучив ее характер, он мог бы сделать это гораздо проще и быстрее. Их отношения очень скоро стали просто «удобными», как показано в фильме, и всю эту претенциозность как ветром сдуло.

Вообще то лето было таким жарким! Это было на руку съемочной группе, поскольку именно так и было задумано по сценарию: каждый день у нас было нужное нам слепящее солнце – правда, порой оно было чересчур уж слепящим! А когда мы снимали сцену на пикнике, наш сыр расплавился и растекся лужицей по скатерти, став полностью несъедобным – ну как можно есть клей? Нам приходилось скрываться от солнца под тентами, и бедный Кливден со всей прилегающей к нему территорией стал таким загадочным – прямо как Беверли Хиллз! Если бы в Беверли Хиллз была река, ее берег выглядел бы так же, как у нас во время съемок. В общем, нам пришлось немало понервничать из-за погоды, природы и т.д.

Что касается моего мнения насчет того, как Синклер относился к деньгам... думаю, что он был рожден для этого. Нет, он не был «человеком, который сделал себя сам». Очевидно, что он хороший бизнесмен – но это лишь потому, что сызмальства был окружен всем этим. И еще у него, как и у многих представителей высших слоев британского общества, вполне наличествует чувство юмора и пофигистское отношение к деньгам. В свое время я порядком поварился в этой среде, так что могу себе представить, что это такое. И еще я думаю, что интимная жизнь Синклера мало чем отличается от интимной жизни большинства мужчин-англичан.

Конечно, я не могу знать этого досконально, ведь он – персонаж вымышленный, но когда я, к примеру, учился в мужской гимназии, где были одни мальчики, у там нас не было никакого полового воспитания, и нам приходилось умолять нашего учителя богословия «рассказать нам, ну пожалуйста, что-нибудь про секс!» вместо уроков религиоведения. Это была не столько тяга к знаниям, сколько щекочущее любопытство, но учитель, будучи человеком ответственным, кое-что все-таки прояснил для нас.

Похоже, что Синклер – выходец из той же самой среды, и это – обычное невежество: после интимных отношений с женой он поворачивается к ней спиной и утыкается носом в книгу. Не думаю, что он поступает так из-за черствости или бесчувственности; он просто не знает о том, что можно и по-другому.

Интересно перейти от одного фильма к другому, от «Закрой мои глаза» к «Робин Гуду – принцу воров». Кстати, снимался я в них в том же порядке. Думаю, что они, работая над «Робин Гудом», переняли кое-какие элементы съемок «Закрой мои глаза» – настроение, быть может, или подход к работе. Помню, как Мэри Элизабет Мастрантонио, снимавшаяся поочередно то в сценах со мной, то в сценах с Кевином Костнером, во время съемок в сценах со мной как-то произнесла: «Хочу к нему в фильм!» Нет, это вовсе не значит, что у нас там снималось два разных фильма, просто я привык всегда досконально изучать сценарий и докапываться до самой сути, чтобы образы, созданные мной, были характерными и живыми. В этом – отличие от голливудских блокбастеров: там вам просто не дадут этим заниматься из-за поджимающих сроков и плотного графика съемок. Да и к актерам там относятся, исходя из степени их известности, нежели по принципу «Давайте соберемся вместе и расскажем зрителю эту историю!»

Кстати, в том нашем фильме, о котором мы говорим, действовал как раз именно этот принцип, который касался всех – и знаменитостей в том числе. В этом-то вся и разница.

Вам нужно стать... К примеру, я – один и тот же человек в любых обстоятельствах. До «Крепкого орешка» я никогда не снимался в фильмах, так что это был мой первый фильм. Мне не на что было опереться, кроме как на собственный театральный опыт; перед съемками фильма я два года участвовал в постановке «Опасных связей» – спектакля, затрагивающего множество разных тем. В каком-то смысле эта пьеса – в духе восьмидесятых. Очень эротичная – при том, что в ней никто не раздевается, – и с запутанным сюжетом. К концу сезона становилось все труднее поддерживать силы, чтобы к каждому очередному спектаклю быть как огурчик. Что ж, это закон жанра, и ты живешь по нему, верно?

Знаете, театр – это такая штука...Питер Брук как-то заметил по этому поводу: «Тщательно выбирайте церковь, которую будете посещать». Ведь это – религия...

Так что у меня не оставалось иного выбора, кроме как целиком и полностью уйти в работу над «Орешком». Я лишь задался вопросом: «Кто этот человек? Откуда? Что он ест на завтрак?», – и в результате моя дотошность оказала влияние на сценарий. Когда я отправился в костюмерную, там висел целый гардероб всякого террористского снаряжения. Я надел все это на себя и пробормотал: «Во всей этой ерунде я похож на клоуна». При этом я знал, что остальные ребятки, снимавшиеся со мной, были по шесть футов в ширину и высоту; для них такое обмундирование было в самый раз. И тогда я предложил: «А что, если я надену обычный костюм, а не всю эту белиберду? Ведь если я буду в костюме, я смогу встретиться с героем Брюса Уиллиса».Я уехал на несколько недель, потом вернулся и приступил к съемкам. Придуманный мной эпизод внесли в сценарий, и этот эпизод встречи двух персонажей стал важным элементом фильма. Я даже выработал у себя американский акцент. Вот к каким результатам привели мои вопросы типа «Кто это, зачем и откуда он приехал?»

Я думаю, создание определенного образа или даже атмосферы в «Орешке» стало возможным благодаря совокупности… или даже вере в могущество рассказчика; в этом и заключалась моя роль. Я – лишь звено в цепи; можно даже сказать, что я – где-то посередине между сценарием и зрителями, и пока я не стану связующим звеном между этими двумя частями, я буду чувствовать себя неуютно и ощущать свою никчемность. В конечном итоге придется делать то, что плохие режиссеры называют: «Просто будь собой, и все». Типа «кому это надо?» Такие вот дела.

Я хочу сыграть этого персонажа, но для того, чтобы… Так что я… В общем, если это – наглость, то я буду бороться за нее!

В случае с «Гарри Поттером» все немного по-другому, ведь там все было четко и ясно, никаких неопределенностей. Мне дали сценарий и обрисовали персонажа в общих чертах, потом я сам дорисовал этот образ, добавил ему деталей и подробностей, и – вперед! Осталось только вжиться в роль, врасти в нее.Моему персонажу почти не пришлось взаимодействовать с какими-либо спецэффектами, ведь он – один из школьных учителей, который почти не выходит на улицу – туда, где водятся всякие твари, где оживают деревья и люди летают в машинах по воздуху. В общем, я со всем этим почти не сталкивался.

Впрочем, все это, что называется, часть моей работы – так же, как и выкидывание меня с высоты 40 футов на аварийную подушку во время съемок «Крепкого Орешка». Теперь так уже не делают, поскольку все это можно нарисовать на компьютере, и получится вполне правдоподобно. Но тогда меня сбрасывали вниз на самом деле – трижды, да еще и в три утра. Этот эпизод был снят в самом конце, так что, если бы я погиб, это уже не имело бы значения, поскольку мой полет уже был заснят на пленку.